Календарь с картинками. Повесть о русской Америке - Ирина Атнаева

– Как это России не было? – удивилась Лида: – Я знаю, что Колумб открыл Америку, но Россию никто не открывал, она всегда была.

– Лида, поверь мне, когда-то не было Москвы, да и России как страны тоже не было, жили тут разные народы, с разными языками, друг с другом почти не общались, прошло много времени, пока они соединились в страну, которую мы называем Россией. А ведь в России много нерусских людей, тех, кто в разное время приехал из других земель, из других стран. И их никто не называл предателями, их называли путешественниками и первопоселенцами.

Лида теперь надолго задумалась, переваривая детским умом услышанную информацию. Анне стало неловко перед Лидой, за то, что она, вслед за дурой учительницей вносит смуту в прелестную головку девочки, подсознательно защищая свою позицию в щекотливом вопросе. Потому она нарочито беззаботно произнесла:

– Мы там в Калифорнии немножко поживем, привыкнем, а потом и вы приедете к нам в гости.

Дверь открыла Оля, большеголовый Кирюша сидел на руках, насупившись, и смотрел на входящих серьезным взглядом.

– Ну, вот и княгиня Анна пришла. И сестренка твоя, – сюсюкая по детски, пропела Оля.

– Ма—aм, – укоризненно протянула Лида, она не любила, когда мама называла Анну княгиней, ей хотелось, чтобы два любимых ею человека любили друг друга.

Лида волновалась не зря: за внешним фасадом у молодых женщин не таилась большая взаимная любовь, хотя для подобного вида родства они сносно ладили между собой. Поначалу Анна пыталась было добиться большего расположения со стороны золовки, но, со временем умерила пыл и приучила себя не замечать переменно снисходительного отношения в свой адрес – могло быть и хуже. Оля относила себя к масштабным личностям, и жена брата оказалась для нее слишком мелкого калибра, одна из многих девушек и, – Анна подозревала, – может зря, что та до сих пор не определилась с оценкой ее интеллекта, тем, что Оля считала визитной карточкой в отношениях. Оля не любила серость и окружала себя достойной публикой, один Саша Мейер – аспирант МГУ, умный и безупречный, чего стоил, и его зеленоглазая подружка Лиля, да и все остальные – их Анна не запомнила, но все они много и красиво говорили, вели себя очень уверенно, общались на грани иронии и флирта и знали себе цену. В их присутствии менялась и Оля: дружелюбная и откровенная, почти подруга – наедине, она моментально, не стесняясь, скорее, не замечая, возводила невидимый барьер, как бы отделяя себя от Анны. Получалось некрасиво, несправедливо, но – Оля есть Оля, ранимость других волновала ее меньше всего.

Дима Колешко был постарше Оли и, без сомнения, соответствовал масштабу жены, – аспирантура, пусть не такая блестящая, как у Игоря, должность на кафедре, плюс квартира на Добрынинской, – в его присутствии Оля старалась умерять свой нрав, справедливо полагая, что ради покоя в семье ей не следует демонстрировать свою исключительность. Дима в «умные» беседы вступал редко, так, больше позволял жене отводить душу. Анне долгое время казалось, что Дима ее не замечает. Да, конечно, он знал, что у Андрея появилась девушка, потом жена, – как факт, но мнения о ней как о человеке он не сложил за ненадобностью. Пока Оля в порыве откровенности не выдала золовке, что Дима считает Анну цельной личностью, вдобавок – не дурой и без признаков неврастении. Оля, подумав, что переборщила с хвалой в чужой адрес, добавила: – Ну, считай, что по поводу неврастении – шпилька в мой адрес, а все остальное – почему бы и нет… Анна молча проглотила коробящие слова: противно, что тебя обсуждают и дают характеристики с высоты своего неоспоримого превосходства, как подколотой на булавку бабочке; еще хуже, что Оле не хватает мозгов или такта оставить личное мнение супругов при себе.

А вскоре случился эпизод, который убедил Анну, что серьезный Дима заметил не только ее цельную личность. Что-то они праздновали, и гостей у Колешко собралось порядком даже для их обычных сборищ, в большой комнате раздвинули обеденный стол и еле втиснули разнокалиберные стулья. Кроме Анны и Андрея были уже знакомые Саша Мейер, Лиля, еще громкая девушка, с остальными познакомились тут же. Опять много разговоров, умничания и кокетства, такой милый бедлам, нарастающий под влиянием спиртного. Андрей тоже включился в общий разговор, благо он один оказался выпускником МАРХИ, потому считал себя бесспорным авторитетом в архитектуре и живописи.

Анна и Дима по мере накала страстей остались в стороне. По правилам застолья, если сам не влезал в разговор со своим драгоценным мнением, тебя переставали замечать, – тут уж не до этикетов. Дима подсел к Анне на освободившийся стул, налил вина в ее опустевшую рюмку, чокнулся и вдруг сказал без тени насмешки: – Анна, я все смотрю на тебя и поражаюсь: откуда в тебе такое.., как бы правильно сказать… врожденное достоинство? Чувствуется в тебе чистая порода, стать, как будто в роду у тебя по меньшей мере князья. Так и хочется нарядить тебя в бальное платье, прическу кверху и почтительно подойти к ручке, – что прикажете, княгиня?

Анна не то чтобы смутилась, в подпитии говорилось много глупостей, особенно в адрес девушек. Скорее, она не ожидала такого откровенного внимания со стороны непонятного Димы. Она постаралась, как могла, сделать вид, что оценила оригинальную шутку, хотя знала, что Дима не шутит, более того, – Анна почувствовала, что краснеет, – подсознательно ей польстил комплимент. Она сама знала, что она – никакая не Аня, потому и называла себя всегда полным именем, внутренним чутьем уловив, что оно ей подходит.

Дима говорил, как всегда, негромко, а вокруг все уже кричали, разгоряченные. Но сидели близко, и кое-кто, похоже, все – таки услышал. В числе немногих оказалась Оля, она полоснула мужа быстрым взглядом, хотя и промолчала. Но, с тех пор Оля величала Анну время от времени княгиней. Что поделаешь, Дима был ее муж, и все остальные женщины для него, даже родственницы, обязаны были присутствовать только в виде бесполых особей. От того «инцидента» осталось, кроме ироничного Олиного прозвища, греющее сердце чувство признанности, которое со временем сошло на нет за ненадобностью.

***

Когда Кирюша, оторав на самых пронзительных нотах положенное время, наконец-то заснул, они сели ужинать втроем, Димы все еще не было. Оля достала ополовиненную бутылку с коньяком, налила себе и Анне; они выпили залпом по рюмочке за визу, выдохнули, и тут Оля сказала: – Можешь не верить, но я действительно рада, что вы уезжаете. Рада, что выбираетесь из нашей идиотской тюрьмы… Сегодня я звонила в отдел – мне ведь скоро выходить на работу. И мне рассказали, что у нас в отделе за последний год уволили четвертого программиста; оказывается, программисты в нашей стране пока не нужны, – во всем мире нужны, а у нас – нет… И ты знаешь, что ему предложили вместо: пойти на курсы бухгалтеров. Ты только представь – высокой квалификации, головастый парень с высшим математическим образованием пойдет на курсы бухгалтеров, а потом возьмет счеты и пойдет отщелкивать доходы от проданных жвачек. Абсурднее ничего не придумаешь… Не знаю, может и меня скоро уволят за ненадобностью: ну зачем им специалист с аспирантурой, пусть лучше торгует в ларьке, больше пользы стране… Уезжай, Анна, и не оглядывайся на белые березки и куст ракиты над рекой. Весь мир перемещается, это и называется свободой, а нам мозги промыли «навек любимой Родиной», чтобы мы подольше рабами оставались.

Анна была немножко удивлена такой резкой категоричностью золовки – еще совсем недавно Оля казалась более оптимистична по поводу будущего России, как многие из передовой московской интеллегенции. Оля единственная из семьи участвовала в событиях у Белого дома, ради светлого будущего доверив на три дня, к неудовольствию мужа и матери – мало ли что там могло случиться, и случилось, ненаглядного Кирюшу соседке с нижнего этажа. И до отьезда Андрея не раз зло срывалась, если разговор заходил об Америке, считала их план обывательской трусостью и нежеланием взрослеть, и что «они как дети, решили развлечь себя очередной игрушкой». Андрей злился в ответ, говорил, что Оля пребывает в розовых мечтах и предлагал ей спуститься на землю и т.д., – ничего нового, каждый держался своей правды. И вот, сегодня: «Езжай и не оглядывайся», а ведь Оля так редко соглашалась с братом, – видимо, и ее уже проняло…

Лида сидела молча во время обличительного монолога мамы, ей было неинтересно. Потому, как только Оля замолчала, быстро вклинилась: – Мам, а можно я подарю Соне книги, я их все равно не читаю, – и кивнула на подарочного издания корешки книг в ярких обложках, что красовались в «стенке». Оля встрепенулась, – Конечно, как я сама не додумалась, – тут же вскочила со стула, достала из-за застекленной верхней полки инкрустированный чайник и протянула Анне со словами, – Чай там тоже будете пить и будете вспоминать нас за чаем. И тут голос у Оли как будто дрогнул, она попыталась по привычке иронично улыбнуться на прорвавшуюся оплошность, но улыбка получилась жалкой и Оля поспешно отвела взгляд.